Стыд и срам. Почему принято стесняться половых органов?

Отправлено sasha от

Глава из книги Леонида Некина "Воспитание без предрассудков". Оригинал: http://nekin.info/a56.htm

Под влиянием просвещенного Запада в русский язык потихоньку входит понятие «игра в доктора». Под этими словами подразумевается взаимное ознакомление мальчиков и девочек с половыми органами друг друга, как это практикуется обычно в детских садах (тайком от воспитательницы). На мой взгляд, такая терминология является крайне неудачной. Во-первых, в детском представлении доктор гораздо больше ассоциируется с болезнью, чем со сниманием трусов. Во-вторых, дети не лицемеры и не нуждаются в ролевых играх для проявления своих естественных стремлений. А в-третьих, какая же это игра? Я бы назвал это деловым, взаимовыгодным сотрудничеством: «Я показываю, что есть у меня, а ты показываешь, что есть у тебя». Приходится, однако, пользоваться существующим термином за неимением лучшего.

Современные психологи справедливо полагают, что «игры в доктора» являются нормальным этапом развития детей дошкольного возраста, и призывают родителей проявлять исключительное чувство такта, если те вдруг застанут детей за подобным занятием. Проблема тут точно такая же, как и в случае с онанизмом. Сама по себе «игра в доктора» совершенно естественна и безобидна. Она плоха лишь постольку, поскольку считается плохой, а значит те, кто ею занимаются, могут быть в любой момент обруганы, осмеяны, пристыжены, наказаны — причем в самой бесцеремонной и травмирующей форме. Следовательно, играть в эту игру всё-таки небезопасно. Допустим я, будучи прогрессивным родителем, отношусь к «играм в доктора» с пониманием и одобрением. Но как я могу защитить своего ребенка от отсталой воспитательницы детского сада или от нервозной мамаши той девочки, с которой он играет?

Современные психологи, по своему обыкновению, многого не договаривают. Например, они совсем не упоминают о другой игре (причем, на этот раз, игре в полном смысле слова), которая по распространенности и губительности, пожалуй, не имеет себе равных. Поскольку в этой игре принимает активное участие практически всё население «цивилизованного» мира, ее очень легко принять за естественный порядок вещей. Именно так, под естественный порядок вещей, маскируются все общественные прижимные механизмы, в задачу которых, как уже было сказано, входит не допустить «избыточного» счастья и «избыточных» способностей у отдельно взятых индивидуумов, с тем чтобы тех можно было без труда сбить в однородную, послушную массу и прижать к низу социальной лестницы.

У этой игры нет общепринятого названия. Я буду называть ее, для определенности, игрой в «стыд и срам». А играют в нее так.

Все игроки разбиваются на две команды. Одна команда называется «девочки», другая — «мальчики». Задача каждого из участников заключается в том, чтобы стыдиться своего тела в области гениталий перед членами чужой команды. Впрочем, слово «стыдиться» несет в себе какой-то смысл лишь для того, у кого уже есть определенный игровой навык. Для новичков следует дать кое-какие пояснения.

В голову стыдящегося человека внедрена идея, что он обладает каким-то капитальным «пороком», который, будучи выставлен напоказ, сделает его полным ничтожеством, достойным лишь осмеяния и презрения. Он считает, что единственная возможность сколь-нибудь сносно существовать среди людей состоит в том, чтобы тщательно скрывать свой «порок» от окружающих. Он очень боится, что его «тайна» будет разоблачена, и тогда он окажется покрыт несмываемым позором.

В игре «стыд и срам» стыдливость носит коллективный характер. Так, все «девочки» разделяют между собой один и тот же «порок». Если вдруг случится, что хотя бы одна из них выдаст свою «тайну», то позор падет на каждую без исключения. Поэтому все члены одной команды связаны общей ответственностью и активно набирают к себе новых игроков.

Кроме этого, в качестве инициации может служить один драматический эпизод, который разыгрывается, например, между поднаторевшим в игре мальчиком и наивной, еще никогда не игравшей девочкой. Мальчик настойчиво просит девочку: «Покажи! Ну, покажи!» Девочка, по простоте душевной, думает: «Он так сильно хочет, а мне это ничего не стоит». Она показывает. Однако мальчик, вместо благодарности, тычет в нее пальцем, злобно хохочет и говорит: «Ну и дура!» (У взрослых игроков аналог этого эпизода заканчивается словами: «Ну и шлюха!»)

Накал игровых страстей обеспечивается еще тем обстоятельством, что все «мальчики» действительно отчаянно жаждут разоблачения «девочек». И дело тут вовсе не в обычном детском любопытстве, как нас пытаются иногда заверить, а в кое-чем гораздо более серьезном. Я хорошо знаю это по себе, потому что сам когда-то играл на стороне «мальчиков». Окончательно убедило меня в этом следующее нечаянное наблюдение над одним из моих сыновей.

В тот вечер я налаживал у нас дома спутниковое телевидение. Напоследок я решил просмотреть все доступные каналы и как раз переключился на одну из программ «для взрослых», когда меня отвлек телефонный звонок. Пока я отсутствовал, в комнату вошел мой двухлетний сынишка. Вернувшись, я застал его неподвижно сидящим на полу перед телевизором. Его взор был заворожено прикован к стриптизерше на телеэкране, а кулачком он плотно сжимал свой пистолетик на полном боевом взводе. Надо сказать, что в то время он мог еще заинтересоваться каким-нибудь ярким мультиком, но прочие передачи, с участием обычных одетых людей, его внимание решительно не привлекали. Откуда же взялась такая недвусмысленная физиологическая реакция на чисто зрительный стимул? Видно, в мозг человеческой особи мужского пола изначально впечатан образ женского тела, который органически связан с центрами удовольствия и наслаждения.

Я припоминаю, что в далеком детстве в наших мальчишеских компаниях постоянно заходили разговоры о том, кто и как сумел подсмотреть за девочками. Те, кому посчастливилось что-то увидеть, ходили в настоящих героях. Они с великой гордостью рассказывали о своих подвигах, а остальным только и оставалось, что завидовать. Теперь-то я понимаю, что те рассказы были всего лишь нелепыми фантазиями, но тогда я принимал всё за чистую монету. Я, пожалуй, должен пересказать одну из этих нелепостей, чтобы продемонстрировать, какие мысли витают в головах маленьких мальчиков.

Рыжий паренек из соседнего двора, которого все звали Гришкой-Мартышкой, принялся однажды хвастаться своими приключениями в деревне у бабушки, куда он ездил погостить на лето. Деревня, по его словам, находилась аккурат возле Китайской границы. Китайцы в это время вздумали пойти на нас войной, но у них ничего не получилось, потому что их остановил наш отважный пограничный отряд, который погиб смертью храбрых. Этот пограничный отряд, как уверил нас Гришка, состоял не столько из пограничников, сколько из пограничниц. Когда Гришка ходил в лес собирать грибы, ему часто попадались на глаза убитые пограничницы. И, конечно же, всякий раз он, не будь дураком, пользовался благоприятным случаем, чтобы всласть утолить свою любознательность.

— Насмотрелся — вот так! — говорил Гришка-Мартышка, проводя ребром ладони по горлу в знак своего полного удовлетворения.

А что, господа моралисты, вы еще хотите? Детские фантазии основаны на той части реальности, которая доступна маленькому человеку. И если ребенок не может себе представить, как осуществить свою заветную мечту в нормальной, обыденной жизни, он призывает на помощь войну, насилие, смерть.

Психологи уверяют, что в детском возрасте закладывается программа поведения на всю остальную жизнь. Вероятно, по этой причине, когда где-то начинается война, всегда находится множество молодых людей, готовых выступить добровольцами. А после того, как войска-победители освобождают от неприятеля города с мирным населением, никакими, даже самыми жестокими, мерами нельзя удержать солдат от мародерства и изнасилований.

Я и сам в детстве был мечтателем. К тому же, на мечтания у меня всегда была уйма времени, потому что родители загоняли меня по вечерам в кровать на два часа раньше, чем я мог уснуть. Но меня привлекали не войны, а катастрофы и стихийные бедствия: пожары, землетрясения, наводнения. Наверное, поэтому спокойная, благополучная жизнь всегда вгоняла меня в апатию, а всякие пертурбации служат мне до сих пор источником воодушевления.

Между прочим, нельзя исключить, что популярная ныне страсть к деньгам также нередко основывается на прошлых детских фантазиях, — особенно если принять во внимание, на какие смертельные трюки идут иные «бизнесмены» ради обогащения и — самое примечательное — на что они потом свое богатство расходуют.

По вполне уважительным причинам, я плохо осведомлен, как выглядит игра в «стыд и срам» глазами «девочек». Насколько «девочки» жаждут разоблачения «мальчиков»? Информация, которой я располагаю на этот счет, крайне противоречива. Складывается впечатление, что жаждать-то они жаждут, да только стыдятся открыто в этом признаваться. Мне представляется характерным следующий эпизод, свидетелем которого был мой десятилетний сын.

Их учительница организовала для всего класса двухдневную экскурсию в другой город с ночевкой в общежитии. Там по бокам длинного коридора располагались двери в жилые комнаты, а туалеты и душевые кабинки, общие на весь этаж, были в самом конце. Один из мальчиков, который всегда отличался некоторой экстравагантностью поведения, помывшись в душе, отправился в свою комнату по коридору совершенно голым. В это время в коридоре находились две девочки. И что же они сделали?

Они закричали так громко, чтобы всем жителям этажа было хорошо слышно:

— Вася! Ты что, с ума сошел! Ты хоть полотенцем прикройся!

Пронзительно визжа, они убежали к себе в комнату и с грохотом захлопнули за собой дверь. Однако же сразу после этого их дверь, а также все двери, за которыми жили девочки, тихонечко приоткрылись, образовав маленькие щелочки, и из этих щелочек, под аккомпанемент нервического хихиканья, стали украдкой выглядывать любопытные глаза, провожая Васю вдоль всего коридора.

С точки зрения общественных интересов, игра в «стыд и срам» полезна тем, что ее участники становятся легки и удобны в управлении. Игроки, убежденные в своей врожденной ущербности, ищут утешение в том, чтобы при первой возможности осудить партнера и осмеять соперника. Взаимовыгодное сотрудничество становится невозможным. Выполнять чужие просьбы оказывается унизительно, поскольку в ответ ожидается не благодарность, а презрение. По этой причине, просьба, сама по себе, часто воспринимается лишь как попытка унизить и вызывает негодование. В конце концов игроки в значительной мере отучиваются о чем-либо просить друг друга. Они не смеют высказать свои желания. Они становятся скрытными. У них формируется так называемая интимная сфера.

В интимную сферу входят вещи, осуждение и осмеяние которых было бы воспринято игроком наиболее болезненно. Наряду со «срамными» частями тела, сюда попадает всё то, что представляет для человека хоть какую-то реальную ценность: любовь и ненависть, здоровье и болезнь, счастье и несчастье. Фактически, здесь оказывается всякий предмет, который по значимости лишь чуть-чуть превосходит исход вчерашнего футбольного матча или фасон какого-нибудь платья из журнала мод.

Деланье тайны из интимной сферы ведет в конечном счете к тому, что скапливающиеся там проблемы становятся неразрешимыми. Хотя эти проблемы, в общем-то, у всех одинаковы (и, как правило, совершенно элементарны), игроки сами лишают себя доступа к их стандартным решениям. Из-за «режима секретности» они не могут их ни с кем обсудить или обратиться к кому-либо за помощью.

Как и многие другие технологии управления, игра в «стыд и срам», в ее нынешнем виде, досталась современному обществу в наследство от христианства. Показательно, что легенда о происхождении этой игры приводится буквально на первых же страницах Библии. Поначалу, как известно, «были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились». Однако змей уговорил Адамову жену (которая тогда еще не звалась Евой) отведать запретного плода с «дерева познания добра и зла», а та, отведав сама, дала попробовать мужу. Познание добра и зла, как оказалось, целиком и полностью сводилось к приобщению к игре в «стыд и срам»: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания». Как раз по этой неуместной стыдливости они и были изобличены Господом Богом в непослушании. В итоге, они лишились и Божьего расположения, и вечной жизни, и райского блаженства.

Из этой легенды, на мой взгляд, однозначно должен был бы следовать такой вывод: если потомки Адама снова хотят зажить счастливой жизнью, то им следует прежде всего забыть о «познаниях» своего прародителя, полученных от запретного плода, и прекратить играть в «стыд и срам». Но, вероятно, подлинные знатоки Библии со мной не согласятся.

Строгости ради, следует отметить, что прикрывание половых органов широко практиковалось и в языческие времена задолго до христианства. Это делали даже древние греки, прославившиеся своей влюбленностью в человеческое тело. К примеру, небезызвестный герой Одиссей, добравшись вплавь в голом виде до острова феаков, счел необходимым прикрыться веточкой, прежде чем выйти из кустов к группе девушек, резвящихся на берегу.

На каком же этапе эволюции — от первобытной обезьяны до современного цивилизованного человека — половые органы сделались запретным зрелищем? Не претендуя на научную обоснованность, позволю себе сделать на этот счет кое-какие предположения.

Как мы проходили в школе, человек перестал быть обезьяной и сделался человеком, когда стал трудиться. В те далекие времена труд был исключительно коллективным, а рабочий день, будучи ненормированным, продолжался от зари до зари. Производственная дисциплина требовала, чтобы труженики не отвлекались на посторонние дела, — в том числе, разумеется, и на плотские утехи. Нарушителей жестоко наказывали — вплоть до смертной казни. Чтобы избежать опасного искушения, люди придумали носить одежду, которая тщательно прикрывала органы удовольствия. В особенности это нововведение было полезно для мужчин, поскольку оно позволяло им прятать от посторонних глаз неожиданно возникавшую эрекцию, которая могла быть проинтерпретирована как знак неблагонадежности. Таким образом, речь шла о своего рода рабочей одежде, ношение которой было обусловлено производственной целесообразностью.

Всё это, однако, не означало, что плотские утехи были вообще запрещены. На смену трудовым будням приходили праздники. В такие дни люди не надевали рабочей одежды и предавались честно заслуженным удовольствиям, открыто пользуясь теми частями тела, которые специально для этого предусмотрены природой. Подобные праздники, называемые по-современному оргиями, были широко распространены и горячо любимы во всём дохристианском языческом мире, включая Древнюю Грецию, Древний Рим и Древнюю Русь.

Стыд языческий, даже если его и можно назвать стыдом, очень сильно отличается от стыда христианского. Возьмем, для сравнения, современного хирурга, который во время проводимой им операции обязан прикрывать нос марлевой повязкой. Мы можем с полным правом сказать: «Позор ему, если он этого не делает!» Но отсюда вовсе не следует, что нос у хирургов — это срамная часть тела, которой они должны стыдиться. Так же и язычник: прикрываться-то он прикрывался, но отнюдь не постоянно, и ущербным себя никогда не чувствовал.

Давайте вспомним, о чем думал Одиссей, когда предстал, прикрывшись веточкой, перед дочерью царя феаков. Может быть, он сгорал от стыда и мечтал о том, чтобы провалиться сквозь землю? Ничего подобного. О себе он вообще не думал. Он думал только о том, как бы доставить удовольствие своей очаровательной собеседнице: «Будет ли достаточно одного славословия или следует еще обнять ее коленочки?» В результате, Одиссей, этот никому неизвестный чужеземец, который поначалу даже не пожелал назвать своего имени, был принят на острове феаков со всеми королевскими почестями.

В глаза бросается разительный контраст с образом мыслей и поведением нашего библейского прародителя Адама. Тот, «познавши добро и зло», мог думать только о своем позоре, и ему ничего другого не оставалось, как прятаться в кустах, — отчего он и получил по заслугам.

Да, конечно, — не христиане придумали стыд, но они позаботились о том, чтобы стыд благородного Одиссея постепенно трансформировался в стыд трусливого Адама.

Пуще всего они негодовали по поводу языческих праздников. Праздники были настолько горячо любимы народом, что искоренить их долгое время представлялось совершенно невозможным. Наконец христиане пошли на хитрость и ввели свои новые христианские праздники таким образом, чтобы те день в день совпадали с языческими. Взяв на себя организацию праздничного досуга населения, христиане постепенно выхолостили исходные бесстыдные ритуалы и добавили в них библейское содержание. Так, Рождество Христово пришло на смену дню рождения бога Солнца, которому было очень естественно родиться сразу после зимнего солнцестояния. О подлинной же дате рождения Иисуса Христа ничего не известно — кроме того, что, судя по евангельским описаниям, в тот день стояла теплая погода, а значит, он никак не мог родиться зимой.

Языческие традиции бесстыдства оказались, однако, на редкость живучи. Как мы знаем (например, по фильму «Андрей Рублев»), оргии на Руси продолжались еще несколько веков после официального принятия христианства. В Петровскую эпоху бани всё еще оставались совместными, а в теплые дни весь народ, без разделения по половой принадлежности, высыпáл на реку и купался голышом.

Но какое отношение эти исторические экскурсы имеют к воспитанию детей? — Да самое непосредственное. Перед человеком с малолетства стоит задача приспособиться к обществу себе подобных. Однако эту задачу можно понимать очень по-разному. Существует большая разница между простодушно-первобытной постановкой вопроса: «Как доставить и получить удовольствие?», — и изощренно-современной: «Как бы не опозориться».

Понятие об удовольствии каждый способен составить для себя сам, а представление о позоре всегда навязывается извне. Примечательным образом, постыдным и унизительным частенько оказывается именно то, что могло бы принести непредвзятому человеку наибольшее удовольствие.

Я очень надеюсь, что, по крайней мере, некоторые читатели поймут меня правильно. Я никоим образом не призываю к тому, чтобы вернуться к временам языческих оргий. Я лишь говорю о современных механизмах, с помощью которых реализуется классический принцип управления массами: «Разделяй, делай несчастным — властвуй!» И если уж нас угораздило жить в нынешнем обществе и готовить к этому же наших детей, то нам желательно знать, на каком рациональном фундаменте базируется нынешняя общественная мораль.

Чем, вообще, плохо удовольствие и телесное наслаждение, в частности? — А тем, что человек очень быстро понимает, что в одиночку он не слишком-то преуспеет и для получения наибольшего эффекта ему необходим партнер. Удовольствие ведет к сотрудничеству и сплачивает индивидуумов между собой.

Чем хорош стыд? — Тем, что изолирует людей друг от друга и сеет ссоры, обиды, вражду. Делать друг другу приятное становится настолько неприлично, что это даже не приходит никому в голову. Это легко пронаблюдать в любом детском коллективе. Мальчик, даже если ему очень нравится какая-то девочка, не может погладить ее по голове и ласково сказать: «Милая Машенька!» Ему остается только дергать ее за косу и кричать: «Машка — дура!»

Хотя стыд, очевидно, имеет сексуальное происхождение, он зарекомендовал себя настолько эффективным средством управления, что широко применяется для урегулирования самого широкого круга вопросов. Технология приучения к стыду прекрасно описана в известном сказочном стихотворении Корнея Чуковского «Мойдодыр». В этой незатейлевой истории про грязнулю очень точно подмечены некоторые любопытные моменты.

Как только я обнажаю свое «порочное» свойство (в данном случае, нежелание умываться), я моментально превращаюсь в презренного изгоя, который больше не находится под защитой каких-либо норм человеческих отношений. Все, кто меня унижает, оскорбляет, насилует, кусает (умывальник Мойдодыр и его прихвостни), могут теперь считать себя праведными героями. И даже тот, кого я всегда принимал за своего друга («мой хороший, мой любимый Крокодил»), открыто угрожает мне зверской физической расправой («а не то как налечу, растопчу и проглочу!»). При этом сторонний наблюдатель (читатель) не испытывает ни малейшего негодования по поводу моей жестокой травли, и мучительная смерть, обещанная мне Крокодилом, не кажется ему чрезмерной расплатой за мое неумытое лицо.

Характерно, что никто из моих преследователей — ни Мойдодыр, ни Крокодил — не несет какого-либо ущерба от грязи на моей физиономии. Отчего они так на меня ополчились? Почему я непременно должен умываться?

А вот почему: «Рано утром на рассвете умываются мышата, и котята, и утята, и жучки, и паучки. Ты один не умывался...» Весь мой «порок», оказывается, состоит в том, что я не такой, как все.

Ну и что? Какое остальным до этого дело? — Ответ на этот вопрос кроется в таком примечательном социальном феномене, как неформальное лидерство. Мойдодыр отнюдь не скрывает своих претензий на руководящую роль: «Я — Великий Умывальник, знаменитый Мойдодыр, умывальников Начальник и мочалок Командир! Если топну я ногою, позову моих солдат, в эту комнату толпою умывальники влетят…» — и так далее.

Неформальный лидер выделяется среди других членов сообщества тем, что он наиболее рьяно заботится о правильном исполнении всевозможных ритуалов и обычаев. При встречах он первым говорит: «Здорóво!» — и протягивает руку для рукопожатия. В соответствии с общепринятым ритуалом, его партнер обязан в ответ также протянуть руку и тем самым, фактически, подчиниться инициативе, исходящей от лидера. В детских коллективах неформальные лидеры зорко следят за соблюдением правил ребячьих игр и громче всех срамят нарушителей. Во взрослых коллективах, на неформальных собраниях, они проворно подливают водку в освободившиеся стаканы и настойчивее всех требуют: «Пей до дна!» Поскольку, в силу традиций, лидеры всегда оказываются «правы», не подчиняться им чрезвычайно сложно. Многие из «подчиненных» даже не отдают себе отчета в том, что они кому-то подчиняются. Им кажется, что они просто следуют естественному ходу событий. Они говорят: «Ну, мы вчера опять немножко перебрали». Им никогда и в голову не придет сказать: «Наш неформальный лидер организовал очередную попойку, от которой я не сумел отвертеться».

Подобного рода ритуальные мероприятия лидеры проводят при всяком удобном случае, так как это позволяет им заработать дополнительные «очки» и еще больше сплотить вокруг себя членов коллектива. Но особенно много «очков» получают они тогда, когда организуют травлю отщепенцев, то есть тех, кто по каким-то причинам выпадает из общих игр и ритуалов. Возглавить священный поход за правое дело и привести соратников к победе в справедливой войне всех против одного — это настолько выигрышное дело, что отщепенцев следовало бы выдумывать, если бы их не было на самом деле.

Вот их и выдумывают. И раз уж все жучки-паучки умываются, а ты, мерзкий грязнуля, не умывался, значит, ты и есть отщепенец — ату тебя!

Страх оказаться затравленым — это, собственно, и есть стыд. И как только моралисты внедрят в человека это чувство, они с полным основанием могут гордиться тем, что с честью выполнили свой общественный долг. Теперь человек изо всех сил будет стремиться к тому, чтобы как можно меньше отличаться от других. Ему и в голову не придет становиться гением.

Комментарии

>Мальчик настойчиво просит девочку: «Покажи! Ну, покажи!» Девочка, по простоте душевной, думает: «Он так сильно хочет, а мне это ничего не стоит». Она показывает. Однако мальчик, вместо благодарности, тычет в нее пальцем, злобно хохочет и говорит: «Ну и дура!» (У взрослых игроков аналог этого эпизода заканчивается словами: «Ну и шлюха!»)

Вся суть Двоща.